Зерновой рынок России: развитие вопреки
Наша страна – крупный игрок на международном рынке зерна. В чем мы уступаем Канаде и Германии, почему главное для отрасли не кадры или техника, а грамотная политика, и, почему большой урожай не всегда повод для радости? Ответы на эти и другие вопросы – в интервью Аркадия Злочевского, Президента Российского Зернового Союза (РЗС).
– Аркадий Леонидович, главный вопрос: как пандемия сказалась на рынке зерна?
– У нас возникали некоторые мелкие проблемы, связанные с перемещением техники в период введения ограничений, но их достаточно быстро купировали. Удалось вовремя объяснить чиновникам, что будет, если мы сорвем посевную кампанию. Все всё поняли, так что особых последствий нет. И если будет вторая волна коронавируса, то уже есть понимание на всех уровнях власти, какие меры могут негативно сказаться на зерновом сегменте, какие процессы ограничивать нельзя.
– В августе Россия экспортировала 5,6 миллионов тонн зерна, говорят о рекордных поставках. В чем причина такого спроса на нашу пшеницу? Проблемы с урожаем в ряде стран?
– Все дело в параметрах конкурентоспособности. Они складываются из соотношения внутренних и внешних цен. В августе курс рубля снизился, внутренние цены еще не догнали мировые, в результате образовалась дополнительная маржа. Это повысило активность экспортеров, мы стали продавать по более низким ценам, чем конкуренты. Плюс давление урожая. На юге страны урожайность снизилась, однако эти проблемы компенсировались повышенной урожайностью в Центральной России и Поволжье. Прогнозы по урожаю вначале упали до 74-75 миллионов тонн, а потом вернулись к 81-82 миллионам тонн. Разумеется, все эти колебания отразились на ценообразовании. Так что рекордные поставки – это не повод для радости. У нас просто стали активно покупать, потому что мы дешевле продаем.
– А вы, в целом, за ограничение экспорта или против?
– Против, потому что действующие ограничения мешают не вывозу, а инвестиционной деятельности. Существует плавающая пошлина на вывоз пшеницы: чем выше стоимость контракта, тем больше пошлина. Ее ввели в 2014 году, после присоединения Крыма. Тогда рубль обвалился, внутренние цены начали расти, потому что ценообразование пшеницы привязано к международному рынку, пошлиной пытались ограничить этот рост. Это, кстати, никак не помогло, цены все равно достигли экспортного паритета, кроме того мы лишились рынков сбыта для «хай-про» пшеницы – дорогой, высокопротеиновой. А ведь Россия только в 2012 году начала конкурировать на этом поле с Канадой и Германией... Мы с самого начала объясняли, что пошлину вводить не нужно, это ошибка. Сейчас ставку обнулили до июля 2021 года. Формально пошлина есть, но платить ее не надо. Проблема решена? Нет! Производство «хай-про» пшеницы требует серьезных инвестиций в технологии, а в условиях маленького горизонта планирования – меньше пяти лет – никто не будет зарывать деньги в землю.
– Раз мы говорим о ценах, как вы их охарактеризуете сейчас? Они высокие?
– Цены на достаточно умеренном уровне. В прошлом сезоне они достигали 250 долларов за тонну пшеницы, этот сезон мы начали с 200 долларов и дошли до 220 долларов за тонну. Не думаю, что есть какие-то предпосылки, чтобы стоимость тонны превысила 300 долларов.
В 2008 году, когда был мировой продовольственный кризис, тонну продавали за 450 долларов, несколько сезонов назад мы проходили рубежи в 320 и 350 долларов. Так что оцените сами, нынешние 220 – это много или мало? Что касается внутренних потребителей, то опять-таки нужно смотреть на курс и в любом случае говорить не о «высоких ценах на пшеницу», а о курсе рубля. Он в очередной раз снизился, но зерновики тут не при чем.
– В России вступили в силу новые ГОСТы по зерну – это как-то скажется на рынке?
– Они, к сожалению, основаны на наших же советских ГОСТах, очередная редакция, не более того. Рынку бы помогло, если бы нашу систему стандартизации адаптировали к международной. Весь мир пользуется американской системой, основанной на биологических типах с разными показателями для краснозерной и белозерной пшеницы. У нас применяется система классов, градации по качеству. Это кардинально другой подход, различается все, вплоть до приборной базы. Например, мы измеряем клейковину, а никто больше этого не делает. Вопрос не в том, чей подход лучше, а в том, что другая система – барьер для наших поставок. А ведь Россия – крупный игрок на международном рынке, нужно соответствовать.
– Сейчас много обсуждают соглашения российских селекционных компаний с мировым гигантом Bayer: он бесплатно передает гермоплазму пшеницы, но не будет ли это захватом рынка?
– Во-первых, Bayer – не единственный поставщик семян, есть обширный перечень конкурентов. Во-вторых, речь идет о селекционной работе с достаточно дорогим процессингом – не каждый отечественный селекционер найдет на это средства, даже получив бесплатный генетический материал. В-третьих, нужно понимать, что рынок селекционных достижений уже давно глобализован. Национальных генетических компаний в мире практически не существует, они все ориентированы на межрегиональный, международный обмен, имеют исследовательские и производственные центры в разных странах. У отечественной селекции есть шансы возродиться, только если она переориентируется с внутреннего рынка на мировой. Сделать это быстрее можно, если использовать технологии, уже отработанные крупными селекционными компаниями.
– Вы говорите «шанс возродиться», все настолько плохо?
– Во многих секторах мы полностью зависимы от иностранной генетики, мы покупаем семена кукурузы, подсолнечника, даже семена ржи – традиционной русской культуры! – завозим из Германии, потому что они обладают лучшим генетическим потенциалом, чем отечественные. Я бы не ставил задачу вытеснить все импортные семена по всем направлениям – это бессмысленно и недостижимо. Нужно усиливать то, в чем мы хороши, то есть пшеницу, нашу основную экспортную культуру. В конце концов, даже Канада, которая доминирует на рынке «хай-про» пшеницы и имеет самый большой рынок сбыта, использует нашу генетическую базу. Они просто взяли нашу пшеницу и адаптировали ее к своим климатическим условиям.
– Мой следующий вопрос был традиционным: чего не хватает отрасли – кадров, техники, денег, но похоже, что ответ – грамотной политики? ГОСТы, пошлины, селекция... столько нерешенных вопросов!
– Грамотной политики на зерновом рынке у нас нет давно. Мы развиваемся вопреки госполитике. Вот, например, животноводство возродилось исключительно благодаря ей: государство вложило в этот сектор огромные деньги, а чтобы окупить инвестиции, нужно было создавать соответствующие условия. В нас же государство столько не вкладывало.
В начале нулевых у Правительства образовался дополнительный доход, около 300 миллиардов рублей, по тем временам очень большая сумма. Тогда Председателем Правительства был Михаил Касьянов, он дал поручение под эти деньги разработать 11 отраслевых стратегий, в том числе – стратегию развития аграрного сектора. Я участвовал в ее написании вместе с Михаилом Ксенофонтовым, это заведующий лабораторией Института народнохозяйственного прогнозирования РАН. Мы тогда решили, что животноводство станет драйвером и для развития зернового сектора, повысит внутренний спрос. В дальнейшем, эти предложения легли в основу нацпроекта, был принят закон о сельхозразвитии и так далее.
– Тогда все сработало, почему сейчас к вам не прислушаются снова? Другие политические условия, нет денег, пандемия?
– Все сразу, а главное – чиновники понимают, что мы научились выживать и так. Я бы даже назвал это фундаментом нашей крепости. Эти сложные условия тормозят наше развития, но они не уничтожат наш потенциал. Мы просто не так быстро завоевываем рынки, как хотелось бы. Но, возможно, это к лучшему: резкие рывки в развитии возвращаются в виде кризиса перепроизводства. Представьте себе: внезапно кардинально меняется аграрная политика России, что неминуемо приводит к взрывному росту урожайности, мы собираем не 130 миллионов тонн, а все 150. Мы бы тогда точно обрушили мировой и внутренний рынки, сильно бы потеряли в ценах. Эти лишние 20 миллионов тонн просто некуда девать, мы ведь и так доминируем на рынках сбыта пшеницы, вышли и в Латинскую Америку, и в Юго-Восточную Азию. Мы же не можем эту пшеницу в космос отправить, инопланетному потребителю!
И все-таки мы наращиваем объемы. Чуть больше 10 лет назад трудно было представить, что мы хронически сможем собирать по 120-130 миллионов тонн. Когда я говорил в начале нулевых, что нас скоро ждет выход за 100 миллионов тонн, все крутили у виска, говорили, что Злочевский – сумасшедший. А сейчас – это уже привычная история, валовый сбор в 100 млн тонн – это уже неурожай! Так что мы свое возьмем, подвинем конкурентов и на других рынках, ведь кроме высокопротеиновой пшеницы, есть еще и рынки твердых сортов пшеницы, других зерновых, бобовых и масличных культур. Это тоже интересная история, которую мы непременно расскажем!
Беседовала Анна Чуруксаева.
